Глубокоуважаемые коллеги и все заинтересованные читатели!
Предлагаем вам для ознакомления и обсуждения материалы научного семинара «Компаративистика на службе усадьбоведения: проблемы сравнительного анализа усадеб в русской, французской и английской литературах рубежа XIX–XX вв.», проводимого в рамках проекта РНФ № 18-18-00129 «Русская усадьба в литературе и культуре: отечественный и зарубежный взгляд».
По причине пандемии семинар проводится заочно. Ваши вопросы, суждения, замечания ждем в течение 23–30 апреля на почте litusadba@yandex.ru Затем они будут собраны и опубликованы на сайте litusadba.imli.ru и на портале ИМЛИ РАН под заглавием «Дискуссия» в рамках Отчета о семинаре. Просим указывать ваши ФИО и, по возможности, места учебы или работы, а также ФИО докладчиков, которым будут адресованы Ваши вопросы или суждения. Ответы докладчиков Вы будете получать на свои e-mail и можете продолжить дискуссию через указанный выше почтовый адрес.
Выявление в других литературах мира, прежде всего европейских, феноменов, типологически близких к русской усадьбе и даче, и сопоставление их с отечественными аналогами – одно из главных направлений работы нашего проекта. Особенно перспективным нам кажется поиск общих истоков «усадебного топоса» всех западно- и восточноевропейских литератур в ближневосточно-библейской традиции и античном культурном наследии. Мы предполагаем наличие инварианта, который, по всей вероятности, позволит нам говорить об «усадебном топосе» как об универсалии. Итак, мы ищем и экспериментируем, на этом исследовательском поле готовых решений пока нет. Благодарим всех докладчиков за рассмотрение нового материала и необычные подходы к нему. И, конечно же, очень ждем отклика наших читателей! Фотографию докладчика и сведения о нем можно найти по ссылке, «кликнув» на его фамилию перед названием доклада.
Содержание докладов
Велигорский Г.А. (ИМЛИ РАН).
Синонимические ряды “усадьба – поместье – усадебный дом” и “manor – estate – mansion”: попытка сопоставительного анализа: историко-литературный контекст
Настоящий доклад является еще одним шагом на пути сближения русского и английского усадебного тезауруса (предыдущий, «Ферма – хутор – мыза; farm – grange – homestead: Загородное владение с хозяйством и огородом в литературе Великобритании, России и США рубежа XIX–XX вв.», прочитан на научном семинаре «Проблемы методологии и тезауруса “усадебных” исследований в российском и зарубежном литературоведении – 3», состоявшемся в ИМЛИ РАН (Москва) 18 октября 2019 года http://litusadba.imli.ru/event/otchet-o-seminare-problemy-metodologii-i-tezaurusa-usadebnyh-issledovaniy-v-rossiyskom-i ) был посвящен соотнесению понятий “farm – farmstead – grange” и их соотнесению с русскоязычными понятиями «ферма – хутор – мыза»); на этот раз мы попробуем сопоставить термины “estate”, “manor” и “mansion”, а также вариацию последнего – “mansion house” (в переводных текстах передаваемые чаще всего как «усадьба», «имение», «поместье» и «усадебный дом») и проследить тонкие различия между ними на нескольких уровнях – историческом, метафорическом, символическом.
Все три понятия имеют значение: «большой (нередко дворянский) дом в сельской местности и окружающая его земля»; однако лишь “manor” и “estate” наравне с этим имеют коннотацию «надел земли, обычно во владении дворянина, включающий земли владельца, а также сдаваемый внаем». С течением веков значения этих слов уточнялись, обрастая новыми оттенками смысла; при этом, хотя понятие “estate” проникло в английский язык раньше, чем “manor” и “mansion” (их использование относится к XIV веку, временам Лэнглэнда и Чосера), в значении «земля и расположенный на ней дом», оно стало использоваться лишь в XVIII веке.
Помимо диахронического контекста и истории употребления слов, в докладе будет прослежен контекст литературный, выявлены многочисленные коннотации (метафорические, символические и проч.), которые приобретали понятия с течением времени. Особый интерес в этом отношении представляет понятие “mansion”. В настоящее время оно используется в значении «большой, внушительный дом» (“a large, impressive house”), а также «многоквартирное здание» (ср., напр., квартиры «Победа» (Victory Mansions) в романе Дж. Оруэлла «1984»); однако это значение возникло лишь в середине XIX века (романы Э. Троллопа), тогда как другие, более многогранные и обширные, уходят в глубину веков.
Исторически и “manor”, и “mansion” являются производными от глагола “manere” (лат. – «оставаться где-либо», «селиться»), но при этом именно “mansion” приобрело большее количество коннотаций и палитру смыслов, нежели “estate” или “manor”. Использование его относится к XIII веку, первая фиксация в литературе – 1340 год (как глагол со значением «поселяться»), как существительное оно впервые встречается в «Кентерберийских рассказах» Дж. Чосера: “The grete temple of Mars in Trace / Ther as Mars hath his souereyn mansion” – «В краю фракийском, хладном, ледяном, / Где, как известно, Марсов главный дом» (Пер. И. Кашкина). В английский язык оно пришло из латинского перевода Библии (Вульгаты), где это слово (лат. mansion) фигурирует в двух значениях: первое из них – «стан (а также, иносказательно, – народ) Израилев»: «И двинулось всё общество сынов Израилевых из пустыни Син в путь свой, по повелению Господню, и расположилось станом [per mansionem] в Рефидиме <...> (Исх. 17: 1); «<...> ибо облако Господне стояло над скиниею днем, и огонь был ночью в ней пред глазами всего дома [mansiones] Израилева во всё путешествие их» (Исх. 40: 38); второе – Обитель Божья, Царство Небесное. Только второе сохранилось в Библии короля Якова – первом переводе Святого Писания на английский язык: “In domo Patris mei mansiones multæ sunt <...>» – «In my Father’s house are many Mansions <...>” – «В доме Отца моего обителей много <...>» (Ин. 14: 2), – и проникло тем самым в его лексику, обретя притом прочную связь с темой божественного и богатый метафорический контекст. В этой связи оно сближается с русским понятием «вместилище», а через него – с телом, «сосудом скудельным» («Ибо знаем, что, когда земной наш дом [erthy mancion wherin we now dwell], эта хижина, разрушится, мы имеем от бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный» (2 Кор. 5: 1)) – и даже с гробом. Не только с Обителью Бога, но и с землями ада; ср. в «Оде на утро Рождества Христова» (1629; опубл. 1645) Дж. Милтона «<...> свет из тьмы глухой / Исторгнется как в оны дни, / И ад отдаст ему владения свои» (Пер. Т. Стамовой). Ср. также в драйденовском переводе «Георгик» Вергилия: “Th’ Infernal Mansions nodding seem to dance” – «Адские поместья клонятся [перед тем как рухнуть], будто в фигуре танца» (ср.: «<...> поражен и чертог , и Смерти обитель» (пер. С.А. Ошерова)). Нередко оно употребляется в иносказательном значении «чертог», «палаты» (для обозначения человеческого ума); к этой коннотации часто обращались английские романтики, к примеру, У. Вордсворт в «Тинтернском аббатстве» (1798) (“<...> when thy mind / Shall be a mansion for all lovely forms” – «<...> и ум / все облики прекрасного вместит») или Ч. Лэм в «Очерках Элии» (1830): «Не то чтобы я был привержен к невежеству; но в голове моей не так уж много палат [mansions], и она невместительна» («Школьный учитель прежде и теперь» из «Очерков Элии»).
В заключение доклада хотелось бы рассмотреть примеры того, как в переводах на английский язык произведений русской классики («Мертвые души» Н.В. Гоголя, «Господа Головлёвы» М.Е. Салтыкова-Щедрина, «Хождение по мукам» А.Н. Толстого, проза И.А. Бунина и др.) подбираются подходящие эквиваленты и какие из них наиболее прочно закрепились за тем или иным англоязычным понятием. Так, английским словом «mansion» в переводах произведений вышеназванных авторов систематически передается значение «господский дом»: («Эй, борода! а как проехать отсюда к Плюшкину, так, чтоб не мимо господского дома?» – “Hi! <...> How can I reach landowner Plushkin’s place without first going past the mansion here?”; «Громадный головлёвский дом словно оживал в такие вечера» – “On such evenings the enormous Golovliovo mansion became animated”), но может обозначаться также и многоквартирная постройка (“the outlines of six-storied mansions” – “углы шестиэтажных [городских] домов”). Существительное “manor” обычно обозначает усадьбу (дом + владения): “Thrashing was also going on in the manorial barns <...>” – «В барских ригах тоже шла молотьба <...>». Для обозначения собственно дома (и прилегающего к нему двора) зачастую вводится уточнение “house”: “The Pogorelka manor-house was now steeped in a forlorn quiet” – «С отъездом сирот погорелковский дом окунулся в какую-то безнадежную тишину»; “In the meantime open debauchery made its nest in the manor-house” – «А в барском дворе между тем шла ежедневная открытая гульба».
Купцова О.Н. (МГУ им. М.В. Ломоносова).
Золотые сны о Европе и работа В.Г. Сахновского «Крепостной усадебный театр»
В 1924 году в ленинградском издательстве «Колос» вышла книга В.Г. Сахновского «Крепостной усадебный театр. Краткое введение к его типологическому изучению». В этой небольшой книге Сахновский впервые предложил термин «усадебный театр», применив его, однако, только к одной из форм театральной усадебной культуры, а именно – к крепостному театру. На концепцию Сахновского несомненно повлияло художественное освоение Серебряным веком усадебной темы в целом и, в частности, темы театра в усадьбе. Драматургические стилизации, «пастиши», такие как «Псиша» Ю.Д. Беляева, «Любовь – книга золотая» А.Н. Толстого, а также пассеистическая программа, «игра в прошлое» Н.Н. Евреинова («Красивый деспот») предшествовали и в определенном смысле спровоцировали научное изучение усадебного крепостного театра в 1920–1930-е годы (Н.Н. Евреинов, В.Г. Сахновский, Т. Дынник и др.).
Книга Сахновского об усадебном крепостном театре – своеобразное подведение итогов театральных теорий и практик Серебряного века, ориентированных на театральный традиционализм, на “echo du temps passé” («эхо прошедших времен»).
По мнению автора, русский усадебный театр конца XVIII – начала XIX века, «очарованный наплывом донесшихся до него впервые мотивов мирового искусства, впервые захваченный могучим течением европейской драмы, оторванный от родного берега, испытывал радость в головокружительной смене незнакомых, но пленительных мотивов. Театр кружился в карусельном театре маскарадов».
Маскарадность усадебного театра, по Сахновскому, – это не только копирование, стилизация, «первый опыт сказывания своего содержания в образах и положениях чуждой жизни, которая тем самым становилась своей», но и в конечном итоге «наивное и искреннее утверждение необузданной, феерической фантастичности маскарада, властвующего над всей жизнью» (то есть основа театрализации усадебной жизни, а также жизнетворческих программ в ней).
Халтрин-Халтурина Е.В. (ИМЛИ РАН).
Научно-популярная литература о писательских садах в России и Англии
Доклад посвящен обзору особого вида научно-популярной литературы, которая сегодня пользуется большим читательским интересом в Великобритании и связана с описаниями литературных усадеб. Отдельные образцы этой литературы переведены на русский язык. Ее специфика – сотрудничество историков культуры с профессиональными ботаниками и садовниками, детально описывающими приусадебные сады и огороды известных писателей. Анализ литературного творчества здесь переплетается с очень конкретным реальным комментарием: с анализом устройства цветников и аптекарских огородов, которыми владел определенный писатель. Кроме того, приводятся практические советы, адресованные современным владельцам дачного хозяйства. Яркий пример такого издания – книга Ким Уилсон «Сад Джейн Остин» (2011), переведенная на русский язык (2013). Имеются аналогичные описания садов У. Шекспира, У. Вордсворта и др. Разумеется, жанры натуралистической беллетристики и «научных развлечений» не новы: они хорошо известны российскому читателю по таким замечательным произведениям Н.М. Верзилина середины ХХ века, как «Сады и парки мира» и «По следам Робинзона», где описания шедевров садово-паркового искусства перемежаются с выдержками из художественной литературы и практическими рекомендациями аграрного толка. Любопытно, что в СССР подобного рода издания обычно были адресованы учащимся школьного возраста, а не взрослым почитателям того или иного хобби. Эта тенденция сохраняется и в настоящее время: среди русскоязычной научно-популярной литературы об усадьбах, адресованной взрослому читателю, доминируют альбомы с информацией по искусствоведению и истории. А книг, где литературоведческая экскурсия по творчеству писателя сочеталась бы с пособием из библиотеки увлечений, пока еще мало. Между тем, в России этот вид натуралистической беллетристики может иметь большие перспективы.
Дмитриева Е.Е., Черкашина М.В. (ИМЛИ РАН, РГГУ).
Масонские и «мистические» замки-усадьбы Западной Европы (сад versus литературный текст): усадьба Кинта де Регалейра
В 1809 году Джордж Гордон Байрон отправился в путешествие на Восток. Известным результатом этого путешествия стала поэма «Паломничество Чайлд-Гарольда», две первые песни которой были изданы сразу после возвращения его в Англию в 1812 году – и сразу же сделали его знаменитым. Первой страной, которую Байрон посетил, была Португалия. Проведя несколько дней в ее столице (Лиссабоне), 11 июля поэт отправился в Синтру с целью побывать в замке Монферрат, где когда-то жил Уильям Бекфорд. Впоследствии, в «португальских» строфах поэмы (Песнь первая), восхищаясь божественной красотой края и гневно (скорее как политик, нежели как поэт) осуждая игралище бесовских сил политики и истории, ареной которого стала Синтра, Байрон позволяет себе всего лишь одну собственно литературную аллюзию – упоминание Бекфордова поместья.
Уильям Томас Бекфорд, один из самых своеобразных и ярких представителей английского общества конца XVIII века, в 1794 году арендовал в Синтре поместье, принадлежавшее семье вице-губернатора Индии Каштру. Здесь он начал достраивать замок-дворец и облагораживать сад, ориентируясь на трактат Эдмунда Бёрка «О происхождении идей возвышенного и прекрасного», однако покинул поместье в 1808 году (то есть за год до того, как в этих краях появился Байрон), когда Португалию оккупировали французские войска.
Помимо португальского Монферрата, Бекфорд заявил о себе как о «фантазийном» владельце и устроителе других поместных усадеб, в частности Фонтхиллского аббатства в английском графстве Уилтшир. Историю эксцентричных усадебно-архитектурных проектов Бекфорда, где расцвет неминуемо сменялся упадком и разрушением, Байрон, разумеется, в 1809 году знать не мог, хотя поразительным образом предугадал и прочувствовал их эзотерическую специфику, назвав португальскую усадьбу Бекфорда именем его литературного героя – Ватека, арабского халифа, который в погоне за запретным знанием спустился в преисподнюю, где повстречал Соломона и царей-«преадамитов», правивших землей до сотворения Адама, – и в итоге обрек свою душу на вечное скитание и мучения. Обыгрывая в строфах «Чайлд-Гарольда» традиционную метаморфозу райского места, превратившегося в руину, и притом апеллируя к имени не владельца усадьбы, но его литературного героя-двойника, – Байрон словно открывает в Синтре еще один «портал»: не только место, где вершатся политически неправые дела, но и пространство тайного знания.
В полную меру мистика этих мест (Синтры) выкристаллизовалась в другой усадьбе, созданной на исходе столетия и причисляемой ныне к одной из самых мистических усадеб мира – Кинта да Регалейра (по-португальски «кинта» (quinta) буквально означает «усадьба»). Нынешнее название поместью дала баронесса Регалейра, которая приобрела его в 1840 году; однако главная история усадьбы началась в 1892 году, когда ее выкупил меценат и коллекционер Антониу Аугусту Карвалью Монтейру, человек незаурядный и эксцентричный (можно сказать, что Синтра вообще привлекала эксцентричных людей). Его интересовала космология, эзотерика, оккультные практики. Скорее всего, он был также масоном, во всяком случае, масонская идеология и масонская символика явно повлияли на общий замысел и символику созданного им и архитектором Луиджи Манини поместья, которое, когда он его приобрел, представляло собой уже давно заброшенную усадьбу.
В Кинта де Регалейра присутствует вся совокупность элементов, характеризующих «сады инициации». Однако есть в ней и то, что далеко не всегда мы находим в других масонских усадьбах, чем особенно примечательна эзотерика садово-усадебного комплекса Регалейра, – а именно вписанная в архитектонику усадьбы литературная программа (барон Монтейру был большим книгочеем).
Можно предположить, что, как и для многих других создателей эзотерических садов, источником вдохновения для Монтейры стала книга Франческо Колонны «Гипнеротомахия, или Сон Полифила» (1499), хотя прямых тому доказательств мы не имеем. Зато другой известнейший текст эпохи раннего Ренессанса оказался не просто процитирован, но прямо-таки «вмонтирован» в программу Кинта де Регалейра. Отсылки к «Божественной Комедии» Данте появляются здесь и в виде грота, украшенного статуей Беатриче, и в числе «515», высеченном в саду («Пятьсот пятнадцать, вестник Бога...» – слова из последней песни «Чистилища»). Но самая главная аллюзия на «Комедию» Данте в садах Регалейры – это «колодец инициации» глубиной 27 м. Спиральная галерея, идущая вокруг его шахты, имеет девять уровней, символизируя описанные Данте девять кругов Ада, девять уровней Чистилища, девять небес Рая...
Еще одна немаловажная для Регалейры литературная ассоциация – это Камоэнс, любимый поэт барона Монтейру. В парке были посажены все обладающие определенной символикой растения, которые упоминаются в его «Лузиадах».
Эпоха расцвета Регалейры окончилась в 1920 году вместе со смертью Монтейру. В 1942 году поместье было продано Вальдемару д’Ори, который использовал его в качестве частной резиденции, а в 1987 году стало собственностью японской корпорации «Aoki». Однако эзотерическая жизнь имения продолжалась – теперь уже целиком в литературных плоскости и контексте.
В 1993 году в Португалии был опубликован роман Артуро Переса-Реверте «Клуб Дюма, или Тень Ришелье», по которому уже в 1999 году Роман Полански снял фильм «Девятые врата». Роман относится к жанру «интеллектуального детектива»; один из ключей к нему – загадке трех экземпляров «Девятых врат», книги, позволяющей вызывать дьявола, – связан с интересующей нас Синтрой-Регалейрой. Охотник за этими экземплярами, герой по имени Корсо, едет в Синтру; его цель – вымышленная вилла Уединение (соединяющая в себе черты Регалейры и замка Монферрат), где живет один из обладателей «Девятых врат». Романное время постройки усадьбы Уединение – XVIII век, эпоха расцвета европейского масонства. Ее хозяин, обнищавший аристократ и «библиопат» Фаргаш, – владелец знаменитой фамильной библиотеки; обеднев, он вынужден продавать из нее книги, по два-три тома в год. Его образ жизни, «жонглирование» книгами, очевидно коррелирует в романе с тем типом собирательной символики масонства1, которая характеризует эзотерические усадьбы Синтры (Регалейру, Монферрат, Пену), где сочленяются элементы египетской, греческой и христианской мифологий. Однако Фаргаша находят в пруду его сада убитым. И упрек в «чрезмерной тяге к интертекстуальности», который в романе бросает главному герою Борис Балкан (своего рода Иван Петрович Белкин для Переса-Реверте), от чьего имени ведется повествование, становится словно упреком масонам и эзотерикам Синтры, возжелавшим объединить слишком многое, упорядочить верования и философские воззрения, синтезировать символику и мифологию, – в результате чего признаки «масонского заговора» в современном мире можно найти на каждом шагу, а признаки «спасения», на поиски которого было потрачено столько сил, различить всё труднее...
Характерно, что когда в литературе речь идет о Синтре, то каждый раз это происходит почти в точности с той формулировкой, которую приняло ЮНЕСКО, – Синтра как нерасчленимый «культурный ландшафт», включающий в себя и два королевских дворца (Национальный дворец и Пена), и Регалейру, и Монферрат, и Мавританский замок. Из иных литературных текстов, порожденных Синтрой, следует упомянуть роман Жозе Мария де Эса ди Кейрош «Тайны дороги на Синтру», стихотворение представителя лиссабонского авангарда Фернандо Антониу Ногейра Пессоа«За рулем шевроле по Синтрской дороге», а также романы Джулиана Феллоуза «Тени прошлого», Энн Хэмпсон «Голубые холмы Синтры», Жозе Сарамаго «Воспоминание о монастыре».
В России свои отголоски имела не столько литература, посвященная Синтре, сколько архитектура этой усадьбы. Самый известный из этих отголосков, реплика Кинты да Регалейра (по другой версии – дворца Пена в Синтре) – «португальский замок» в мавританском стиле на Воздвиженке, принадлежавший А.А. Морозову и столь нелюбимый Л.Н. Толстым. Еще один возможный отголосок Синтры в России – знаменитое «Ласточкино гнездо» – дача, расположенная на отвесной 40-метровой скале мыса Ай-Тодор на Южном берегу Крыма.
1. Нащокина М.В. Португальская усадьба Регалейра и типология масонских сооружений в западноевропейских «садах инициации» // Вопросы всеобщей истории архитектуры. Вып. 5. М.; СПб.: Нестор-История, 2015. C. 336–377.
Савелли Д. (Тулузский университет, Франция).
Усадьба Николая Рериха на Алтае (Беловодье) глазами французского исследователя
Летом во время экспедиции, длившейся почти четыре года, Николай Рерих отправляется на Советский Алтай. С 7 по 19 августа 1926 года он проживает в деревне Верхний Уймон, расположенной в плодородной долине, так называемой Уймонской степи, которая с XVIII века была заселена старообрядцами. Там он поселился в доме представителя местной старообрядческой общины Вахрамея Семеновича Атаманова (?–1931).
В Верхнем Уймоне Рерих становится важнейшим свидетелем жизни старообрядцев. Однако он приезжает сюда не столько как этнолог, но в гораздо большей степени как теософ, убежденный в общем происхождении всех религий. Дело в том, что Уймонская степь издавна считалась вратами в Беловодье, и Рерих пытался связать легенду об этом сокровенном рае, которая получила широкое распространение среди «бегунов» (одного из ответвлений старообрядчества), с тибетским эсхатологическим мифом о Шамбале. Так он объединил Алтай и Гималаи, христианство и буддизм.
Пребывание Рериха в этой маленькой деревушке в преддверии коллективизации и сталинских репрессий, которые приведут к разрушению старообрядческой культуры, и то значение, которое он придает Алтаю в своем утопическом проекте, задуманном им вместе с женой Еленой, объясняет то внимание, которое стало уделяться дому Вахрамея Атаманова и его музеефикации в эпоху перестройки. Позволю себе напомнить, что в 1960-е годы под влиянием двух эмигрантов из Харбина, вернувшихся в Новосибирск, которые были последователями Агни Йоги (эзотерического учения Николая и Елены Рерих), в особенности среди ученых Академгородка формируются группы последователей Рериха, которые оправляются по его стопам в Верхний Уймон. Дом Вахрамея Атаманова становится своего рода реликвией Учителя, в 1970-х годах он был восстановлен добровольцами; в частности, в результате работ оказался восстановленным и разрушенный второй этаж дома, который стал филиалом Музея Рериха в Новосибирске (этот музей был официально открыт в 2007 году).
На самом деле, как и многие рериховские музеи бывшего СССР, этот дом очень долго не имел ни одной картины художника. Но вместе с тем он стал важным центром распространения апокрифически-агиографических сведений о художнике и его семье. Фактически само его существование сыграло большую роль в появлении в окрестностях Верхнего Уймона Нового Религиозного Движения, которое можно было бы охарактеризовать как примыкающего к New Age – мистическим религиям нового века, признающего в Рерихе Учителя мудрости, одного из своих гуру.
Наконец, следует упомянуть о еще одном немаловажном аспекте этой усадьбы: той роли, которую она в настоящее время играет в развитии экономики долины благодаря развитию здесь туризма и ремесленного промысла. Но еще существеннее ее роль в сохранении культуры алтайских старообрядцев. Так, менее чем в пятидесяти метрах от дома Вахрамея Атаманова в другом деревянном доме недавно открылся еще один музей – Музей Уймонской долины (старообрядчества), муниципальное учреждение истории и культуры.
Перевод с фр. Е.Е. Дмириевой
A l’été, au cours d’une expédition qui dure près de quatre ans, Nicolas Roerich se rend dans l’Altaï soviétique. Entre les 7 et 19 août 1926, il séjourne dans le village de Verkh-Ouïmon situé dans une vallée fertile, dite « steppe d’Ouïmon », qui est peuplée depuis le xviiie siècle de vieux-croyants. Là il s’installe dans la propriété du représentant de la communauté locale des vieux-croyants, Vakhrameï Semionovitch Atamanov (?–1931).
Le séjour dans cette maison va faire de Roerich un témoin essentiel de la vie des vieux-croyants. Cependant c’est moins en ethnologue que Roerich s’est rendu dans ce lieu qu’en théosophe convaincu que toutes les religions possèdent une origine commune. Il se trouve que la steppe d’Ouïmon a longtemps été présentée comme étant une porte d’accès au Royaume des Eaux Blanches (Belovod’e), et que Roerich va associer la légende de ce paradis caché très prégnante parmi les beguny au mythe eschatologique tibétain de Shambhala. Il va ainsi relier l’Altaï à l’Himalaya, le christianisme au bouddhisme.
Le séjour de Roerich dans ce petit village, à la veille de la collectivisation et des répressions staliniennes qui vont laminer la culture des vieux-croyants, et l’importance qu’il accorde à l’Altaï dans le projet utopique qu’il conçut avec sa femme Elena explique l’attention qu’on a portée à la maison de Vakhrameï Atamanov et sa muséification à partir de la perestroïka. Rappelons que dans les années 1960, sous l’impulsion de deux émigrés de Kharbine rentrés à Novossibirsk, tous deux adeptes de l’Agni Yoga (l’enseignement ésotérique de Nicolas et Elena Roerich), des groupes d’adeptes, notamment parmi les scientifiques de Akademgorodok, se forment et commencent à venir sur les traces de Roerich à Verkh Ouïmon. La maison de Vakhrameï Atamanov devient l’équivalent d’une relique du Maître, et est restaurée à l’identique par des volontaires dans les années 1970; notamment on reconstruit le premier étage (втoрой этаж) qui avait disparu. Elle devient une filiale du Musée Roerich de Novossibirsk (ce musée a été officiellement inauguré en 2007).
En fait, comme beaucoup de « Musées Roerich » de l’ex-urss, cette maison pendant très longtemps n’a conservé aucune œuvre du peintre. En revanche, elle a été un centre important de propagation d’une connaissance de type hagiographique du peintre et de sa famille. De fait, elle a pu contribuer, dans sa matérialité même, à l’apparition dans les environs de Verkh Ouïmon de Nouveau Mouvements Religieux dans la lignée du New Age, qui reconnaissent en Roerich une figure importante, un Maître de sagesse.
Enfin, un autre aspect non négligeable de cette usadba doit être mentionné : le rôle qu’elle joue dans l’économie de la vallée, que ce soit par le tourisme et l’essor de l’artisanat, mais aussi le rôle qu’elle joue dans la préservation de la culture des vieux-croyants de l’Altaï. A moins de cinquante mètres, dans une autre maison en bois, s’est d’ailleurs ouvert un Musée des vieux-croyants.
