В статье прослежено развитие темы усадьба и лес в литературе XVIII–XX вв.: если раньше лес воспринимался как дикость и угроза для человека, то в XX в. – как топос спасения и духовного обновления. Соответственно и усадьба больше не противостоит лесу как космос хаосу, но становится его органической частью. В советской литературе это также связано с возвратом к древнерусскому пониманию леса как рая, т. е. не тронутой человеком природы, что соотносится с традиционными райскими коннотациями усадьбы. В «Повести о лесах» (1948) К.Г. Паустовского лесная усадьба П.И. Чайковского – одновременно локус высокого творчества и средоточие духа народа и родной природы. Очищенная от барства в советскую эпоху, она становится апофеозом всего прекрасного на русской земле. Субститутом традиционной усадьбы также выступает лесной кордон, где деятельность на благо Отечества сочетается с творчеством и любовью. Напротив, в романе Л.М. Леонова «Русский лес» (1953) классическая барская усадьба отрицается как иностранное явление, враждебное русскому лесу и русскому народу. Советской усадьбой – трудовой, национальной, научной – становится Пашутинское лесничество, в образе которого совмещаются древнерусские коннотации леса как рая и интенции строящегося в стране коммунизма как рая на земле. Третья разновидность усадебного топоса в романе – собирательный образ Лесохозяйственного института в Москве 1920 -1930-х гг., частично восходящий к Тимирязевской сельскохозяйственной академии, расположенной в усадьбе XVII - XIX вв. Петровско-Разумовское. Итак, в литературе послевоенного соцреализма сохраняется архетипический статус русской усадьбы как идеального жизнеустройства и национального феномена.
